Том 7. Мы и они - Страница 22

К оглавлению

22

Вечный жид

1904

Прочел о «микве» В. В. Розанова («Юдаизм», «Нов. путь», август) – и ужаснулся. Неимоверное утверждение: будто бы смрадное может быть святым. От начала мира благоухание связано со святостью. Господу – курения, Господу фимиам. Самое духовное в сгорающей жертве – и есть ее благовоние. Тут какая-то глубочайшая тайна нашей телесной человеческой и дочеловеческой, животной эстетики. Обоняние – темное, но глубоко верное чутье. Оно как бы ограждает нас, предупреждая, что страшные, еще незримые, духи заразы и тлена близко. Есть ли для человека что-нибудь более отвращающее или ужасное, чем запах тлена? Самое нуменальное и вместе с тем реальное имя дьявола – Смрадный. Розанов ниспровергает эту первозданную эстетику, он хочет уверить нас, что есть непонятая нами религиозная тайна в зловонной микве, что миква – свята.

Но что же такое миква в том историческом освещении, которое дает ей отчасти сам Розанов? Жалкий современный остаток древнего обряда, бывшего когда-то действительно священным. Весь смысл Израиля – искание великой, для него самого непонятной цели. Абсолютной божеской чистоты в зачатии и рождении. Преодоления первородного греха именно здесь – («семя жены сотрет главу змея») – в самом темном и скользком срыве, в центре пола. Чистота и святость достижимы только посредством очищения, отграничения, отрезания несвятого от святого, нечистого от чистого. Вот откуда все эти физиологические и вместе с тем религиозные законодательства Моисея, кажущиеся им теперь столь педантичными и мелочными. Омовения, очищения, обрезания, субботы (обрезание дней) – все это путь к единому, последнему, абсолютно непорочному зачатию. Путь к Мессии – Богорождению, к явлению плоти – божественной… Огораживался пепереступпой каменной оградой таинственный сад, где должна была расцвести непорочная лилия – Дева-Мать. И цель достигнута. Совершилось чудо непорочного зачатия – и стало источником нашей новой святости и новой чистоты. Но Израиль не понял, что его старый путь, путь ириуготовлеиия, пройден до конца, и в этом доныне его мировая трагедия. Израиль, проведший 40 лет в пустыне, искатель Бога, в христианской истории превратился в Дон-Кихота исканий, трагикомического Титана, в вечного добровольного странника – Вечного жида. Древний Иов все еще сидит на смрадном гноище, ропщет прометеевым ропотом и не хочет сойти. Жидовское гноище, жидовская миква!

А ведь, действительно, когда-то эта липкая грязь была кристальной водой пустыни, поившей землю того вертограда, где должна была вырасти Галлилейская лилия. Но есть закон религии: всякая попытка вернуться к упраздненной, исполненной святости – приводит к извращению религиозного чувства, демонизму и кощунству. Такие попытки всегда были. В самом христианстве всегда был уклон в сторону Израиля: ересь жидовствующих. Теперь настало самое опасное время для усиления этого религиозного недуга. Нам нужно, во что бы то ни стало нужно освятить пол повою, всеозаряющею святостью. Нужно попять тайну непорочного зачатия, девственного материнства, тайну пола до конца – до конца мира, – и не теоретически, не отвлеченно, богословски, – а пламенно, действенно, жизненно. Историческое христианство не разрешает, а лишь упраздняет этот вопрос – отсечением пола, всепоглощающим, односторонним аскетизмом. Те, кто не могут заглушить в себе этот вопрос и не имеют силы искать новых решений, – попадают на старые, дохристианские пути. В самом христианстве начинается ропот Иова, Отставшие от пастыря овцы блуждают в древней пустыне, идут утолять жажду в заброшенный колодезь, где уже нет воды, а лишь на дне осталась липкая грязь зловонной миквы. Какое отвержение, какое проклятие! Начинается безнадежная антиэстетика, извращение и ужас, смрад принимается за благоуханье, дьявольское за божеское.

Великая религиозная жажда должна быть у Розанова, если он решается утолять ее даже в таком источнике. Почему не слышит он призыва, к нему обращенного: «Кто жаждет – иди ко Мне и пей»? Должно быть, выросли неодолимые препятствия между жаждущими и Утоляющим. Таким камнем завалили источник воды живой, что умрем – не подымем. Вот, иеромонах Михаил уверяет Розанова, будто бы он с ним во всем согласен. «Вы говорите: брак свят, – я говорю: брак свят. Чего же больше? Пойдем вместе». Любопытно, однако, знать, дошли ли бы они вместе до миквы, и погрузился ли бы в нее, вслед за Розановым, согласный с ним иеромонах Михаил? Или это согласие только на словах? Увы, кажется так. Тысячелетний номинализм! Но не утолить жаждущих словом: «вода».

Сам того не подозревая, Розанов и здесь, своим беззаконным возвратом к жалким обломкам Израиля, – служит христианству в его грядущем, еще не известном проявлении. Между первой книгой Библии – книгой Бытия – и последней – Апокалипсисом – есть еще неоткрытая связь. Конец и Начало, Ветхий и Новый Завет, древо познания и древо жизни – должны явиться нам в последнем и совершенном соединении. Сказано: весь Израиль – спасется. А для нас, увы, вечный Израиль – только Вечный жид. Что уж греха таить: где нам, с номинализмом иеромонаха Михаила, исцелить эту страшную проказу, одолеть древнее проклятие и отвержение Иова. Мы даже и представить себе не можем ту степень раскаленной веры, которою, как в горне, очистится и снова расплавится, чтобы слиться с нами, – Израиль. Это и есть огонь того пожара, в котором сгорит и преобразится мир. «Огонь пришел я низвести на землю и как желал бы, чтоб он уже возгорелся…»

Нужны ли стихи?

22